Сколько стоила шинель Акакия Акакиевича, что было в кошельке у
старухи-процентщицы, какую взятку Городничий дал Хлестакову, а Коровьев
Никанору Босому, сколько Шариков стащил у профессора Преображенского, а
Николай Ростов проиграл в карты, и какую сумму Настасья Филипповна
бросила в камин — в год литературы и финансовой паники пересчитаем
русскую классику на наши деньги.
Русская литература только прикидывается бессребреницей: деньги ее
интересуют всегда. Видно это хотя бы по тому, с какой блестящей
рассеянностью она отрицает возможность для своего героя, которого автор
не желает показать с дурной стороны, быть материально заинтересованным.
От денег возможно только зависеть, если уж невозможно их игнорировать.
Но по болезненному обсуждению почти всяким русским классиком того, как
именно устроена эта зависимость, и видишь: деньги тут интересуют и
писателя, и читателя. Слух классика не упустит, как звенит и
подпрыгивает на мостовой пятак,— и безошибочно определит по звону: пятак
звенит, не пятиалтынный.
Впрочем, денежные суммы в русской литературе всегда не равны
номиналу, ибо важно, кто и кому и за что платит. И каждое новое
поколение читателей вынуждено решать задачу много сложнее, чем учет
тонкостей денежных курсов в XIX веке.
Карамзинская бедная Лиза продает Эрасту за пять копеек ландыши, а тот
говорит — мало просишь, возьми за ландыши рубль. Понятно, что пять
копеек всегда не бог весть какая выгода,— но что рубль для Лизы и что
рубль для Эраста? Отец Лизы за два года до этого был «зажиточный
поселянин», а Эраст сейчас «довольно богатый дворянин». Какова для Лизы
цена ста рублей, которыми Эраст от нее откупается («…Вот сто рублей —
возьми их,— он положил ей деньги в карман,— позволь мне поцеловать тебя в
последний раз — и поди домой»), понятно: на пятнадцать рублей ребенка
можно кормить год, ста хватит, чтобы вырастить его до семилетнего
возраста, а дальше он и сам сможет ландышами торговать. (Разумеется,
вырастить ребенка на эти алименты придется тоже поселянином, не в гусары
же.) Но стесняет ли эта сумма Эраста, как стесняет его сложившаяся
ситуация, велика ли его потеря, вздохнет ли он хотя бы по ста рублям?
Цену гоголевской шинели, из которой все вышли, эти сто пятьдесят
рублей,— их пересчитывали на современные им рубли сонмы литературных
критиков. Я-то полагаю, что тут считать ни к чему. Шинель Акакия
Акакиевича — это нынешний аналог недорогой иномарки, без которой зимой
надует жабу по дороге в ведомство. $10 тыс. ей цена, наличными:
автокредиты тогда еще не были выдуманы, а вот автоугонщики, увы, уже
были.
Постепенно выработался относительно приемлемый инструментарий такой
оценки, не чуждый и самой литературе. Надлежит обнаружить в
современности более или менее адекватный аналог социальной роли, которую
играет литературный герой с некоей суммой в руке. Так, в пересчете на
современные рубли, можно примерно представить, какого рода чувства
испытывал расстающийся с деньгами прошлого времени бедный человек (ведь
все люди бедны, если не безумны). На месте вишневого сада Чехова можно,
например, построить коттеджный поселок — его цену прикидывал еще в
бытность театральным критиком Александр Минкин. Тогда выходило что-то
вроде $3 млн, но ведь это было еще в 1990-х, а ведь что сейчас $3 млн?
Давайте пересчитаем.
1773
15 рублей
Столько Савельич просил за заячий тулупчик
А. С. Пушкин «Капитанская дочка»
2015
140 000 рублей
Имя Савельича из «Капитанской дочки» не всякий вспомнит, а
вот то, что заячий тулупчик, подаренный в 1773 году Петрушей Гриневым
разбойнику Пугачеву, оценен в 15 рублей, общеизвестно: Савельич его в
эту сумму и оценил. Между тем найти спутнику Петруши Гринева подходящую
социальную роль в современности, чтобы через нее оценить тулупчик
независимым способом,— занятие не из простых. Савельич — крепостной
холоп, работающий одновременно нянькой, охранником, интендантом,
бухгалтером. Последнее, впрочем, позволяет думать о том, что для него
был заячий тулупчик,— ведь Савельич, в отличие от Гринева, делает
экономические расчеты всю жизнь.
Комментариев нет:
Отправить комментарий